Вале́рий Алекса́ндрович Гаври́лин
Родился 17 августа 1939 года в Вологде, семья жила в городе Кадников Сокольского района Вологодской области. Мать работала директором Кадниковского детского дома, а отец был заведующим районного отдела народного образования (РОНО) в городе Сокол. Отец вскоре после рождения сына в 1941 году погиб на войне.
Впоследствии жил с матерью в селе Перхурьево Кубено-Озерского района Вологодской области, учился в школе в селе Воздвиженье (через дорогу) до 1950 года. Мать была осуждена, и ребёнок попал в детский дом в Октябрьском районе Вологды, учился в средней мужской школе № 9, занимался в хоре, играл в оркестре народных инструментов, учился на фортепиано под руководством Татьяны Дмитриевны Томашевской и пробовал сочинять. Закончив 7 классов средней школы, поступил в Вологодское музыкальное училище на дирижёрско-хоровое отделение. В это время в училище работала Государственная экзаменационная комиссия, возглавляемая доцентом Ленинградской консерватории Иваном Михайловичем Белозерцевым, который его прослушал и рекомендовал к поступлению в Ленинградскую специальную музыкальную школу-десятилетку при консерватории. В 1953 году был принят в эту школу в класс кларнета (педагог Михаил Юшкевич) в 7-й класс и сразу же стал заниматься композицией у Сергея Вольфензона и игрой на фортепиано у Елены Гугель[2].
В 1958 поступил в консерваторию, которую окончил в 1964 году по специальности музыковеда-фольклориста (руководитель — профессор Рубцов) и по классу композиции профессора Евлахова. У него же после окончания консерватории занимался в аспирантуре.
С 1964 года вёл класс композиции в Музыкальном училище при Ленинградской консерватории. С 1965 года — член СК СССР.
Могила Гаврилина на Литераторских мостках Волковского кладбища в Санкт-Петербурге
Скончался 28 января 1999 года в Санкт-Петербурге от третьего инфаркта; похоронен на Литераторских мостках Волкова кладбища.
Жена с 1959 года — Наталия Евгеньевна Штейнберг (24 января 1930, Ленинград — 4 марта 2024, Санкт-Петербург). Сын — Андрей (род. 1960).
Для творчества Гаврилина характерны русская напевность и лиризм. Им введены новые формы хорового музицирования, основанные на синтезе академических и бытовых жанров. С «Русской тетрадью» он вошёл в музыку в 1960-е годы, в период так называемой второй неофольклорной волны, своеобразной параллели творчеству русских писателей-«деревенщиков». В «Русской тетради» и в «Военных письмах» он воплотил образ северо-русской крестьянки, а в вокальном цикле «Вечерок» создал портрет своеобразной Гретхен русской провинции.
Как эстетика, так и стиль композитора — пример неоромантических тенденций в русской музыке. Это проявлялось прежде всего в тяготении к излюбленному романтиками жанру песни, в эстетизации и утончённой разработке простых песенных форм. Из песен складываются камерные вокальные циклы, вокально-симфонические поэмы. Композиционно им близки и своеобразные песенные «действа» — найденная композитором форма музыкально-поэтического театра. В «действах» угадывается отдалённая связь с народными музыкальными представлениями, традиции «играть» песню, есть в них и психологическая тонкость вокальных циклов. Имеют они условный сюжет, обычно сводящийся к какой-нибудь одной драматической ситуации. «Действа» разнообразны по содержанию, по своей жанровой природе. Так, «Свадьба» (либретто Гаврилина и А. Шульгиной) и «Пастух и пастушка» (по Виктору Астафьеву) ближе к психологической драме, а представление и песенки из старой русской жизни «Скоморохи» (слова В. Коростылёва) — образец социальной сатиры. В хоровой симфонии-действе «Перезвоны» сатирический элемент переплетён с мифологическим, со сказочной фантастикой, с аллегорией, с драматической темой суда личной совести перед лицом смерти.
В инструментальной музыке большое место заняли программная миниатюра, характерные и жанровые пьесы, составляющие его оркестровые сюиты и дивертисменты. Вокальный по природе талант композитора отличается неповторимой, собственной интонацией. Как и у любимых им ранних романтиков, у Гаврилина — культ мелодии. Свежий, первозданный песенный мелодизм — душа его музыки.
Музыка Гаврилина вся, от первой до последней ноты, напоена русским мелосом, чистота её стиля поразительная. Органическое, сыновнее чувство Родины — драгоценное свойство этой музыки, её сердцевина. Из песен и хоров Гаврилина встаёт вольная, перезвонная Русь. Но это совсем не любование экзотикой и архаикой, не музыкальное «штукарство» на раритетах древнего искусства. Это — подлинно. Это написано кровью сердца. Живая, современная музыка глубоко народного склада, и — самое главное — современного мироощущения, рождённого здесь, на наших просторах.
Литературное наследие Гаврилина — критические статьи, эссе, вступительные слова, выступления, интервью — раскрывает ещё одну грань его яркой личности. «Он писал и говорил о высокой миссии искусства — особенно музыки — в жизни народа, о композиторах (Михаиле Глинке, Модесте Мусоргском, Георгии Свиридове), исполнителях (Заре Долухановой, Евгении Мравинском, Святославе Рихтере), о поэтах и писателях (Николае Рубцове, Василии Шукшине, Викторе Астафьеве), об актёрах, о фольклоре, о бардовской песне и современной эстраде, о музыкальном восприятии и музыкальном просвещении, о нравственности, экологии и о многом другом, писал всегда темпераментно и увлекательно, в яркой образной и доходчивой форме. Его статьи и эссе, выступления по радио и телевидению, интервью с ним отличаются глубиной мысли, четко сформулированной позицией и собственным блистательным литературным стилем»[3].
Знаток и тонкий ценитель русского литературного слова Георгий Свиридов писал Гаврилину:
Вы обладаете подлинным литературным даром (что я заметил уже давно!), имеете свой язык, стиль и манеру высказывания. «Исправлять» Вас это значит «портить» Вас […]
Гаврилин ориентировался на лучшие образцы отечественной и мировой музыкальной критики — Бориса Асафьева, Ромена Роллана. «Существенно отличаются статьи от большого числа работ, которые пишутся музыковедами для музыковедов и в которых излагаются многие важные и интересные мысли — как бы схемы анализа, поднявшиеся до интересных научных обобщений, однако не обретшие той художественной и литературной формы, в какой они были бы доступны широкому кругу интересующейся музыкой публики»[3].